Непостижимо, откуда он, молодой, так много и так точно знал про нас про всехПро войну хотя сам не воевал. Про тюрьмы и лагеря хотя сам не сидел. Про деревню хотя сам коренной горожанин (дом на Первой Мещанской, в конце...). Откуда эта щемящая достоверностьНикакая тут не стилизация: он о родном, о своем поет:
Как во смутной волости,
Лютой злой губернии,
Выпадали молодцу
Все шипы да тернии.
Он обиды зачерпнул, зачерпнул
Полные пригоршни,
Ну а горе, что хлебнем,
Не бывает горше.
Пей отраву, хочь залейся!
Благо денег не берут.
Сколь веревочка ни вейся
Все равно совьешься в кнут.
Как успел он прожить столько жизнейИ каких! И как невероятно много может сделать один-единственный человек.
В январе 1980 года он записывался для Кинопанорамы. Пел Мы вращаем Землю. Первая попытка неудача. Вторая, третья, четвертая тоже... Лишь пятая его немного удовлетворила. Вот уж кто не берег, не щадил себя, чтобы отыскать, открыть и пропеть правду, чтобы так сблизить совсем разные, далекие поколения.
Почти каждую свою песню он пел на последнем пределе сил человеческих. А сколько у него таких песен и сколько раз он так их пелКакими трудами, нервами, кровью они создавалисьЕго способность самоотдачи феноменальна. Чтобы так много отдавать, надо это иметь, но надо иметь и удивительную способность слушать, брать, видеть, впитывать везде, всегда, от всех.
Слушая его, я, в сущности, впервые понял, что знаменитый древнегреческий Орфей, играющий на струнах собственного сердца, никакая это не выдумка красивая, а чистая правда.
В его песнях ощущаешь, будто он сам все время прислушивается, боясь пропустить чей-то сигнал бедствия. Это он сам мчится кому-то на помощь, боясь опоздать. Это он сам справляет виноватые поминки по павшим, боясь кого-нибудь из них позабыть, не понять...
Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше
Наш SOS все глуше, глуше,
И ужас режет души
Напополам...
Он бьет в набат, будит память, совесть. У каждого человека свой голос, своя песня, но как мало мы знаем об этом, как поздно, банально, бессильно спохватываемся. В этом-то и состоит, быть может, самая первичная трагедия всех трагедий:
Кто-то высмотрел плод, что неспел,
Потрусили за ствол он упал.
Вот вам песня о том, что не спел
И что голос имел не узнал.
Может, были с судьбой нелады,
И со случаем плохи дела,
А тугая струна на лады
С незаметным изъяном легла.
Он начал робко с Ноты до,
Но не допел ее, не до...
Не дозвучал его аккорд
И никого не вдохновил.
Собака лаяла, а кот
Мышей ловил, мышей ловил.
Смешно, не правда ли, смешноА он шутил не дошутил,
Недораспробовал вино,
И даже недопригубил.
Он как бы предчувствовал и почти досконально знал свою судьбу будто сам загадал и сам же отгадал. А может быть, и так сам ее делал, а потому и зналВедь его песни это какая-то неистовая гонка, гонка и от гибели своей и прямо навстречу ей.
Рвусь из сил и из всех сухожилий,
Но сегодня опять как вчера:
Обложили меня, обложили
Гонят весело на номера!
Он не вышел ни званьем, ни ростом,
Не за славу, не за плату
На свой, необычный манер
Он по жизни шагал над помостом
По канату, по канату,
Натянутому, как нерв.
В одном из интервью на вопрос: Что бы ты подарил любимому человеку, если бы был всемогущ Владимир Высоцкий ответил: Еще одну жизнь.
Этот его ответ стал пророческим для него самого. Своим даром он как бы обрел вторую жизнь после физической смерти. Его песни всегда будут звучать в кругу людей, которым дорога честь, справедливость и для которых главное в жизни любовь к отечеству.