Поэт мысли, поэт философских раздумий и классической завершенности стиха таким вошел Н. А. Заболоцкий в
русскую поэзию. Писал он стихи скупо, лишь когда вызревала мысль, и оставил нам томик своих поэтических произведений да
несколько книг переводов, единодушно признанных образцовыми.
Цикл Последняя любовь занимает особое место в лирике Заболоцкого. В основном поэт и в последнее десятилетие своей
жизни остается певцом природы. Пройдя сложный поэтический путь через философскую насыщенность и сложность поэм и стихов
тридцатых годов, он пришел к классически ясной и строгой поэзии, поэзии мысли. Однако эту линию развития не следует
понимать как механическую схему. Каждый творческий этап, сохраняя своеобразие поэтической структуры, оставлял след в его
дальнейшем творчестве, обогащал его новыми открытиями. Поэтому и классичность стихов последнего периода отнюдь не
обращение к прошлому, не стилизация классики, а глубоко современна, даже полемична по отношению к словесной небрежности
или нарочитой изысканности современной поэзии.
Продолжая традиции Тютчева и Баратынского, Заболоцкий не повторяет их, не имитирует готовую поэтическую систему, а
раскрывает в ней новые возможности. Остановимся лишь на одном примере стихотворении Гроза идет (1957), которое и по
теме, и по словесной фактуре стиха ближе всего к Тютчеву. В нем сохранен обычный для этого поэта параллелизм проходящих
через все стихотворение описаний природы и душевной жизни и мыслей самого автора. Даже самый образ грозы такой
специфически тютчевский! И однако мы уже с первой строфы видим своеобразие Заболоцкого, отличие от тютчевского
восприятия природы:
Движется нахмуренная туча,
Обложив полнеба вдалеке,
Движется, огромна и тягуча,
С фонарем в приподнятой руке.
Конечно, для Тютчева был бы невозможен образ тучи с фонарем в руке. Даже в традиционном символе дерева, расщепленного
молнией, Заболоцкий по-своему, в свойственном ему стиле, находит новые образные детали:
Вот он - кедр у нашего балкона.
Надвое громами расщеплен,
Он стоит, и мертвая корона
Подпирает темный небосклон.
Мертвая корона, подпирающая темный небосклон, по своей величавой метафоричности может принадлежать только
Заболоцкому с его несколько тяжеловесной, монументальной образностью.
В заключении стихотворения проводится прямой параллелизм между душевным состоянием поэта и расколотым деревом. Но
здесь, в отличие от зыбкости, неуловимости тютчевских ассоциаций и нюансов, этот параллелизм подчеркнут, превращен в
аллегорию, более предметно и осязательно передающую двойственность душевного состояния поэта:
Пой мне песню, дерево печали!
Я, как ты, ворвался в высоту,
Но меня лишь молнии встречали
И огнем сжигали на лету.
Почему же, надвое расколот,
Я, как ты, не умер у крыльца,
И в душе все тот же лютый голод,
И любовь, и песни до конца!
Духовный максимализм, ненасытность к жизни отличительное свойство Заболоцкого. Отсюда я внутренняя энергия стиха,
заключенного в чеканные, классически полновесные строфы. Лиризм Заболоцкого особенный, сдержанный, редко раскрывающийся
в личном плане, он обращен к окружающему миру, включает в себя рационалистический познавательный момент. Это
интеллектуальная поэзия, в которой чувственная, музыкальная сторона рождается из мысли. В заметке Мысль Образ
Музыка (1957) Заболоцкий так формулировал понимание поэзии: Подобно тому как в микроскопическом тельце хромосомы
предначертан характер будущего организма, первичное сочетание смыслов определяет собой общий вид и смысл художественного
произведения... Чтобы торжествовала мысль, он (т. е. поэт.) воплощает ее в образы. Чтобы работал язык, он извлекает из
него всю его музыкальную мощь. Мысль - Образ - Музыка - вот идеальная тройственность, к которой стремится поэт.
Забота о точном, полновесном слове, ясно и верно передающем мысль, сопутствует всему творческому пути Н. Заболоцкого.
Его стихи переведены на многие европейские языки. О нем написан ряд книг и статей. Как всякий большой поэт, он
воспринимается по-разному. Но широкая масштабность его творчества, глубина мысли и совершенная завершенность стиха
равно остаются примером высокой поэзии, смелых поэтических поисков, мастерство владения чистым, незамутненным русским
словом.