Лагерная тема в произведениях А.Солженицына и В.Шаламова Наш спор не церковный о возрасте книг, Наш спор не духовный о пользе веры, Наш спор о свободе, о праве дышать, О воле Господней вязать и решать. В. Шаламов Лагерная тема вновь резко поднимается в ХХ веке. Многие писатели, такие как Шаламов, Солженицын, Синявский, Алешковский, Гинзбур, Домбровский, Владимов свидетельствовали об ужасах лагерей, тюрем, изоляторов. Все они смотрели на происходящее глазами людей, лишенных свободы, выбора, познавших, как уничтожает человека само государство через репрессии, уничтожения, насилие. И только тот, кто прошел через все это, может до конца понять и оценить любое произведение о политическом терроре, концлагерях. Нам же книга приоткрывает лишь занавес, заглянуть за который, к счастью, не дано. Мы можем только сердцем почувствовать правду, как-то по-своему пережить ее. Наиболее достоверно описывают лагерь Александр Солженицын в своих легендарных произведениях Один день Ивана Денисовича, Архипелаг ГУЛАГ и Варлам Шаламов в Колымских рассказах. Архипелаг ГУЛАГ и Колымские рассказы писались не один год и являются своего рода энциклопедией лагерной жизни. В своих произведениях оба писателя при описании концлагерей и тюрем добиваются эффекта жизненной убедительности и психологической достоверности, текст наполнен приметами непридуманной реальности. В рассказе Солженицына Один день Ивана Денисовича большая часть персонажей подлинные, взятые из жизни герои, к примеру, бригадир Тюрин, кавторанг Буйновский. Только главный герой рассказа Шухов содержит собирательный образ солдата-артиллериста той батареи, которой командовал на фронте сам автор, и заключенного Щ-262 Солженицына. Колымские рассказы Шаламова тесно связаны с отбыванием ссылки самого писателя на Колыме. Это доказывает и высокая степень детализированности. Автор уделяет внимание страшным подробностям, которые невозможно понять без душевной боли - холод и голод, порой лишающие человека рассудка, гнойные язвы на ногах, жестокий беспредел уголовников. В рассказе Плотники Шаламов указывает на глухо замкнутое пространство: густой туман, что в двух шагах не видно было человека, немногие направления: больница, вахта, столовая, - которое и для Солженицына является символичным. В рассказе Один день Ивана Денисовича узникам враждебны и опасны открытые участки зоны: каждый заключенный старается как можно быстрее перебежать участки между помещениями, что является полной противоположностью героям русской литературы, традиционно любящим ширь и даль. Описываемое пространство ограничено зоной, стройкой, бараком. Заключенные отгорожены даже от неба: сверху их беспрерывно слепят прожектора, нависая так низко, что будто лишают людей воздуха. Но все же в произведениях Солженицына и Шаламова лагерь тоже различается, подразделяется по-разному, так как у каждого человека свои взгляды и своя философия на одни и те же вещи. В лагере Шаламова герои уже перешли грань между жизнью и смертью. Люди вроде бы и проявляют какие-то признаки жизни, но они в сущности уже мертвецы, потому что лишены всяких нравственных принципов, памяти, воли. В этом замкнутом круге, навсегда остановившемся времени, где царят голод, холод, издевательства, человек утрачивает собственное прошлое, забывает имя жены, теряет связь с окружающими. Его душа уже не различает, где правда, где ложь. Исчезает даже всякая человеческая потребность в простом общении. Мне бы все равно будут мне лгать или не будут, я был вне правды, вне лжи, - указывает Шаламов в рассказе Сентенция. Отношения между людьми и смысл жизни ярко отражены в рассказе Плотники. Задача строителей заключается в том, чтобы выжить сегодня в пятидесятиградусный мороз, а дальше, чем на два дня, не имело смысла строить планы. Люди были равнодушны друг к другу. Мороз добрался до человеческой души, она промерзла, сжалась и, может быть, навсегда останется холодной. В лагере Солженицына, напротив, сохраняются живые люди, как Иван Денисович, Тюрин, Клевшин, Бухенвальд, которые держат свое внутреннее достоинство и себя не роняют, не унижаются из-за сигареты, из-за пайка и уж тем более не вылизывают тарелки, не доносят на товарищей ради улучшения собственной участи. В лагерях действуют свои законы: В лагерях вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать, Кряхти да гнись. А упрешься переломишься, Кто кого сможет, тот того и гложет. Лагерь, по Солженицыну, огромное зло, насилие, но страдание и сострадание способствовало нравственному очищению, а состояние несытости героев приобщает их к более высокому нравственному существованию. Иван Денисович доказывает, что душу нельзя взять в плен, нельзя лишить ее свободы. Формальное освобождение уже не сможет изменить внутренний мир героя, его систему ценностей. Шаламов, в отличие от Солженицына, подчеркивает разницу между тюрьмой и лагерем. Картина мира перевернута: человек мечтает из лагеря попасть не на свободу, а в тюрьму. В рассказе Надгробное слово идет уточнение: Тюрьма это свобода. Это единственное место, где люди не боясь, говорили все, что думали. Где они отдыхают душой. Творчество и философия двух действительно удивительных писателей приводят к разным выводам о жизни и смерти. По Солженицыну, в лагерях остается жизнь: сам Шухов уже не представлял свое существование на свободе, да и Алешка-баптист рад остаться в лагере, так как там мысли человека приближаются к Богу. За пределами зоны полная преследований жизнь, которая уже непонятна Ивану Денисовичу. Осудив бесчеловечную систему, писатель создает подлинного народного героя, сумевшего пройти через все испытания и сохранить лучшие качества русского народа. В рассказах Шаламова не просто колымские лагеря, отгороженные колючей проволокой, за пределами которых живут свободные люди, но и все, что находится вне зоны, тоже втянуто в бездну насилия, репрессий. Вся страна это лагерь, где все живущие в нем обречены. Лагерь это не изолированная часть мира. Это слепок того общества. Пройдя через все страдания и боли, Солженицын и Шаламов оказались народными героями, которые смогли донести всю истинную картину общества того времени. И их объединяет наличие огромной души, способность творить и созерцать.